Саша Цибуля о Приговских чтениях

Существует предуведомление к циклу, в котором Пригов пишет, что «Обращения» были именно «реализованы», а не «опубликованы». Гланц подчеркнул перформативный характер деятельности Пригова, который часто представлял себя рабочим, занимающимся физическим трудом: днем пишет, ночью рисует, без выходных, все праздники «и даже на Новый год». В «Обращениях» перформативность направлена не на собственное тело и не на зрителя, а на публичное пространство. Согласно Гланцу, это «вторжение самиздата в городской ландшафт», Пригов сам себя назначает массовым народным автором, высказывание которого распространяется в узловых точках городского ландшафта. По словам Свена Спикера, Пригов никогда не стремился быть учителем — он «не был Толстым по своей природе». Согласно Борису Гройсу, московские концептуалисты всегда боролись с идеологической, фрустрирующей, аскетической и все запрещающей стратегией советской культуры. Тем не менее черты аскетизма и дидактизма сохраняются и в их работах. Докладчик обозначил различие между обучением (education) и поучением (edification): второе понятие связано в основном не с фактами и объективной истиной, а с различными стратегиями говорения и перформативностью (более с формой, чем с содержанием). Московские концептуалисты с подозрением относились к «метафизическому дидактизму» неофициального советского искусства: они пытались показать лингвистическую природу знания — то, что все может трансформироваться во все посредством языка. Павел Арсеньев поставил перед собой задачу прочесть Пригова через призму работ Брюно Латура, то есть перенести акторно-сетевую теорию на область литературного производства. Кроме того, он задается вопросом, были ли Юрий Тынянов и Борис Эйхенбаум первыми акторно-сетевыми теоретиками литературы. Формалисты, как известно, спрашивали, как сделана «Шинель» Гоголя, а не как она делалась, что обнаруживало дефицит интереса к генезису конструкции литературного факта. Докладчик подчеркивает, что у Латура «факты» и «черные ящики» выступают практически как синонимы: он призывает рассматривать факты (объекты, машины) именно в процессе их производства. Так, в цикле "Домашнее хозяйство" товарный дефицит служил Пригову не только сюжетом поэтического творчества, как для многих авторов советского времени, но и сценарием создания текстов, моделью поэтики. По мысли докладчика, Пригов должен был бы провозгласить своим методом следующий: «Писать не о дефиците, а писать дефицитом», т.е. располагать эту процедуру не на референциальном уровне, а на уровне акта высказывания. Сопоставление Крученых и Пригова в их обращении с Пушкиным, проделанное И. Кукуем, может прояснить отдельные черты перформативных поэтик этих двух авторов, а также общего статуса литературного канона в историческом авангарде и московском концептуализме. Тезис Кукуя гласит, что деконструкция классика, представленная в игровой форме в рамках поэтического мира Крученых, остается в пределах общей критики девальвированного представления о поэтическом языке и его восприятии читателем. Посредством последующей трансформации исторического авангарда, тяготевшего к поэтике абсурда, акцент переходит с проблемы поэтического языка на перформативную волю к моделированию образа автора как персонажа и неизбежным образом приводит к деконструкции любого завершенного канонического конструкта. Пригов, как и Крученых, занимается «сдвигологией», но если Крученых сдвигает фонетику, то Пригов осуществляет сдвиг стилистических пластов и перенос фигуры Пушкина в сферу культурной идеологии. По мысли Романа Осминкина, сегодня поэт является оператором внутри новых медиа и создает не стихотворение, а высказывание в медиасреде. В эпоху web 2.0 («вторичной устности») любой текст, попадающий в социальные сети, приобретает перформативное измерение. Проект Д.А.П., таким образом, может быть рассмотрен как «аналоговый прототип» facebook-машины. По словам докладчика, сегодня каждый пользователь социальной сети приобретает мерцающую идентичность и становится Дмитрием Александровичем Приговым в миниатюре: каждый блогер конструирует проект самого себя и вынужден навязчиво себя репрезентировать. Валентина Паризи рассказала о визуальных экспериментах Дмитрия Александровича, который с конца 1970-х годов, непрерывно осуществляя производство текстов, рефлексировал над зрительским восприятием. По ее мысли, в цикле «Бестиарий» и в «Фантомных инсталляциях» Пригов развертывает сугубо индивидуальную метафизику письма. Для своих проектов Пригов использует газеты, испещренные мелким текстом, и докладчица задалась вопросом о том, какая функция приписывается шрифту в подобном случае (когда читабельность сводится к минимуму). Можно предположить, что Пригов деконструирует автоматизм зрительского восприятия текстов, преодолевая линейность чтения. Таким образом, приговское творчество во многом основано на инсценировке письма как некой гибридной субстанции между языком и образом. По словам Льва Оборина, поэзия обращалась к дискурсу СМИ еще в XIX веке, а в ХХ веке обращение к новостям стало особенно частым. При этом газета обычно воспринималась поэтами как «неподлинный источник и пустое чтение». Но были и другие интерпретации феномена газетного сообщения. Например, уже упомянутый Маяковский описывает тяжелый труд газетчика в стихотворении «Газетный день», а позже цитаты из газет становятся заголовками его стихов. Еще один пример иного подхода к газете — поэзия позднего Мандельштама, который много работал с газетными текстами, составившими фон многих его «темных» стихов 1930-х годов. Для Пригова актуальны оба подхода: ироническое отношение к материалу и признание «потенциала его обработки». Сборники текстов, составившие цикл «По материалам прессы», создавались Приговым в 2004—2005 годы, и представленные в них редимейды можно сравнить с сетевыми коллекциями вырезок из СМИ. Создавая этот цикл, Пригов транслировал и осмыслял общественное сознание, и именно поэтому его можно назвать «энциклопедией русской жизни». Кирилл Корчагин обратися к понятию «мерцания»: следуя стратегии мерцания, автор монтирует фрагменты чужой речи, сменяет дискурсы, последовательно ненадолго «влипая» в каждый из них. Речь отчуждается от субъекта высказывания, что дает автору возможность критики всех чередующихся дискурсов. Поэтов, которые вошли в литературу в середине 1990-х годов и отталкивались от опыта Пригова и Рубинштейна, докладчик обозначил как постконцептуалистов первого поколения, указывая, что они отчасти стремились вернуться к классическому представлению о поэте как субъекте индивидуального высказывания. Однако этот субъект был индивидуален скорее интенционально, оставаясь фактически мерцающим. В этой поэзии над «мерцающим» субъектом Пригова создавалась своеобразная «надстройка», своего рода суперсубъект, который не просто «включает» «искренность» в нужный момент, но подобно суперэго в психоанализе требует последовательно удерживать эту искренность, не сбиваясь на другие дискурсы и модальности. Появление второго поколения постконцептуализма можно связывать с необходимостью создания новой политической поэзии: это поколение возвращается к тактике мерцания, но теперь оно трактуется не как средство, необходимое, чтобы подвергнуть сомнению идеологию (как в классическом концептуализме), а как способ напомнить об условности любого политического дискурса. К постконцептуалистам второго поколения можно отнести Кирилла Медведева, выступившего его родоначальником, а также Романа Осминкина, Антона Очирова и Павла Арсеньева (с уже упомянутым в этом обзоре жанром «ready-written»). Подобная практика получает развитие в начале 2010-х годов, докладчик причисляет к ней Яна Выговского, Эдуарда Лукоянова и Никиту Сунгатова".